Различия в методологических основаниях онтоцентрического ЭА и антропоцентрического ЭА обуславливают их различие в походе к практике. Как уже указывалось ранее, онтоцентрические АЭ подходы в большей степени ориентированы на практику, в то время как антропоцентрические ЭА – на исследовательскую работу. Антропоцентрический экзистенциальный анализ наиболее ярким представителями, которого являются Сартр и от части Бинсвангер (в той части, где он занимается исследованием экзистенциально априорных структур), видит процедуру экзистенциального анализа именно как научное исследование, хотя и обладающее определенными отличиями от традиционного естественно-научного подхода. В частности Бинсвангер утверждает, что по сравнению с естественно-научным методом, который «истощает» в своей интерпретации жизненное содержание феноменов, экзистенциально аналитическое исследование имеет двойное преимущество. Во-первых, оно имеет дело не с тем или иным концептом жизни, но подходит к исследуемому явлению более широко и целостно оно вскрывает структуру экзистенции как бытие-в-мире и к-миру. Во-вторых, он позволяет экзистенции говорить самой на своем языке. Вслед за Хайдеггером Бинсвангер акцентирует важность языка, поскольку именно в языке фундаментальная структура нашего бытия наиболее артикулирована. Что касается первого преимущества, именно знание структуры или основной конституции человеческой экзистенции, по мнению Бинсвангера, обеспечивает нас систематическим ключом для исследования как практического инструмента психиатра. Становится понятным, на чем акцентировать свое внимание в исследовании психозов, и самое главное — становится ясно как это делать. Структуру человеческой экзистенции Бинсвангер собирается исследовать используя экзистенциалы Хайдеггера: «Мы должны установить вид пространственности и темпоральности, «светлости» и «цветности», а также структуру «миропроекта к» (под «миропроектом к» понимается индивидуальные наброски своего будущего, себя в будущем»). Этот методологический ключ Бинсвангер дополняет структурой бытия-в-мире, именно эта структура устанавливает норму в диспозиции его метода. Таким образом, появляется возможность установить девиации от этой нормы, точно так же, как это делают точные науки. Возможно, – пишет Бинсвангер, – к нашему удивлению окажется, что в психозах такие девиации могут быть поняты не просто отрицательно в качестве «ненормальности», но что они, в свою очередь, презентирует новую норму, новую форму бытия-в-мире. Например, в случае мании мы говорим о маниакальной форме жизни или даже экзистенции. Это означает, что мы можем установить норму, которая охватывает и управляет всеми способами выражения и поведения того, что мы обозначили как мания. Это и есть норма, которую мы называем миром мании. То же самое оказывается верным и для гораздо более сложного миропроекта шизофреника. Относительно второго преимущества речь идет о возможности исследования языковых феноменов, т.е. значение того, что выражается в речи в процессе говорения. И здесь очень важны критерии, на основании, которых проводится исследование языковых манифестаций пациентов, – говорит Бинсвангер. «Мы не акцентируем наше внимание подобно психоаналитикам на жизненной истории пациентов, мы также не акцентируем наше внимание на изменении жизненных функций как это делают психопатологи, исследуя отклонения в речевых и мыслительных функциях. То, что привлекает наше внимание в экзистенциально аналитическом исследовании – это языковые манифестации, выражающие миропроекты наших пациентов» (Binswanger, 1968). Прежде всего, имеются в виду факты, раскрывающие экзистенциально априорную структуру пациента, а также структуры его «бытия-к», выходящую за рамки наличного имеющегося в настоящее время мира. По мнению Бинсвангера, ЭА удовлетворяет требованиям более глубокого понимания природы и источника психопатологических симптомов. А поскольку эти симптомы определяются мирами больных, то исследование этих миров становится главной задачей психопатологии, и задача эта может быть решена только с помощью ЭА. Следующий момент, в котором Бинсвангер видит явное преимущество своего ЭА, заключается в том, что другие психопатологические подходы так и не сумели преодолеть трагический барьер в понимании между миром здорового и психически больного. Посредством ЭА этот барьер, этот «зазор» в разнице между мирами здоровых и психически больных может быть не только научно объяснен, но и научно преодолен. Таким образом, мы можем видеть, что экзистенциальный анализ Бинсвангера действительно открывает новые и возможно весьма перспективные пути научного исследования, тем самым, способствуя лучшему постижению душевной жизни человека и его мира. Перспективность экзистенциального анализа Бинсвангера именно как научного метода нам видится в следующем: 1. ЭА позволяет подходит к предмету исследования без каких-либо пресуппозций и установок, тем самым, повышая объективность самого исследования. 2. Данный поход позволяет охватывать более широкие пласты реальности, тем самым в большей степени учитывая не только многочисленные связи исследуемого феномена, но и важность каждой из этих связей. 3. Перспективной, на наш взгляд является и декларируемый Бинсвангером подход к норме и нормированию, произрастающему из самой структуры исследуемого явления. 4. Возможно, спорным, но также не безынтересным является артикуляция Бинсвангером в качестве преимущества его метода, возможности для исследуемого феномена говорить на своем языке. Очевидно, что при переводе выражения с одного языка на другой часть полезной информации теряется. Для того, чтобы избежать этой потери нам необходимо научиться чужой язык понимать. Бинсвангер утверждает, что его метод ЭА способен нам в этом понимании помочь. Смешение терминов и методологических установок в концепции Бинсвангера делает структурированное изложение его концепции невероятно сложным делом, совершить которое без насилия над первоисточником чрезвычайно трудно. В текстах Бинсвангера мы можем наблюдать явление, обозначенное Полем Рикером как конфликт интерпретаций. (Рикер, 1995 (I), с.8). Однако, тот же Рикер говорит о том, что это не столько недостаток произведения, сколько его достоинство. Концепция Бинсвангера проигрывает в стройности и систематичности, но выигрывает в эвристичности отдельно взятых частей. Базовая процедура экзистенциального аналитика – феноменологический анализ вербальных отчетов и наблюдаемого поведения. Существуют различные методы валидизации феноменологических экспликаций, например, интрасубъективная валидизация. Исследователь осуществляет ряд толкований одного и того же поведения в различных ситуациях, и если между описаниями есть соответствие, это подтверждает валидность экспликаций. Вариантом интрасубъективного метода является собирание спонтанных описаний конкретного феномена, данных неподготовленными субъектами. Затем феноменолог берет эти описания и определяет базовую структуру, являющуюся в различных манифестациях однотипного поведения (Ван Каам, 1966). В целом, перспективность метода анализа экзистенциально априорных структур для лучшего понимания душевной жизни человека не вызывает сомнений. Данный факт подтверждается и работами Сартра, который довольно успешно использовал идеологически близкий Бинсвангеру метод экзистенциального анализа в практике художественного описания психической жизни своих героев. Что же касается применения антропоцентрического ЭА в психотерапевтической практике, то здесь нас ожидает довольно много подводных камней. Первый и самый большой касается того момента, что осознание своей ущербной экзистенциально-априорной структуры пациентом оказывается довольно слабым и обманчивым основанием для успешности психотерапевтического процесса. А именно такого рода осознание в качестве основания для психотерапии пытается заложить Бинсвангер. Суть психического заболевания по Бинсвангеру заключается модификацией необходимой фундаментальной структуры Dasein и соответственно модификацией способов, какими мир доступен Dasein. Следствием такого рода модификаций является крайняя суженность жизненного проекта, который касается ограниченного количества аспектов, сторон существования Dasein и управляется на основании ограниченного количества тем или даже одной темы. Тогда цель психотерапии заключается в том, что суметь донести до него этот опыт, причем настолько радикально насколько это возможно . Бинсвангер сравнивает ЭА психотерапевта с опытным проводником, который возвращает на землю неопытного туриста заблудившегося подобно Солнесс, герою Ибсена, который заблудился в «воздушных высотах» или «эфирном мире фантазии». ЭА психотерапевт как бы старается вернуть его в мир полноты человеческих возможностей, показав ему, что тот мир, в котором он существует всего лишь одна из моделей возможных миров. Проблема заключается в том, что факт осознания узости своего мира сам по себе не является терапевтичным. Задача терапевта может далее заключаться в том, чтобы помочь пациенту каким-то образом отнестись к полученной информации, а сама способность того отношения, которое может быть собственно терапевтичным, предполагает определенную решительность и ответственность со стороны пациента. Поэтому для того, чтобы терапевтический процесс прошел успешно, терапевту необходимо обязательно работать и в направлении развития у своих пациентов решительности и ответственности. Однако обнаружить что-либо о такого рода работе терапевта у Бинсвангера не удается. Если подобные вещи и встречаются, то крайне фрагментарно. В целом в концепции Бинсвангера, впрочем, как и во всей современной психиатрии, диагностический, исследовательский аспект явно превалирует над собственно терапевтическим. В связи с этим не случайно, что практически все классические описания Бинсвангера – это описания не процесса терапии, а процесса течения душевной болезни, причем как правило, с весьма трагичным для их героев концом. Сам Бинсвангер, опираясь на Бубера, пытался компенсировать свою отстраненную научную позицию в отношении пациента, развивая концепцию Mitsein, “любящего бытия-друг-с-другом”. Однако данная концепция, возможно и перспективная в плане приложения к психотерапевтической практике, выходит за рамки концепции экзистенциального анализа Л. Бинсвангера. Таким образом, рассматривая перспективы прикладного применения антропоцентрического ЭА, мы можем говорить о том, что результаты полученные в ходе ЭА могут быть использованы в процессе психотерапии, только в совокупности с другими методами, если можно так выразиться «воспитательного» характера. Сила антропоцентрического ЭА заключается в его мощном диагностическом потенциале, который действительно помогает глубже постигать действительность психической жизни пациентов, минимально искажая эту действительность теми или иными способами интерпретации. Онтоценрический экзистенциальный анализ. Понимание методологии ОЭА вызывает определенные сложности в силу того, что онтоценрический АЭ пытается выйти за рамки, традиционного для классической науки разделения субъекта и объекта. Таким образом, мы не можем говорить ни о субъекте исследования, ни объекте исследования как это, например, с некоторыми оговорками, но тем не менее, вполне применимо к антропоцентрическому ЭА. В самом деле, в случае АЭА субъект исследования – это экзистенциальный аналитик, а объект исследования – экзистенциально априорная структура пациента (или миропроект в случае Сартра, или структура интенциональности в случае Мэя). В случае же онтоцентрического ЭА субъектом действия, если можно так выразиться, становится само бытие, а человек являющийся его частью лишь помогает ему (т.е. феноменам бытия) осуществляться, переходить из состояние сокрытости в состояние явленности. Поэтому мы не можем в случае онтоцентрического ЭА говорить о научном исследовании в привычном смысле этого слова. Если же мы и говорим об исследовании какого-либо конкретного феномена, то речь идет лишь о том, чтобы помочь этому феномену «явиться» во всей полноте в соответствии с его изначальной потенцией. Онтоценрический экзистенциальный анализ, так же, как и антропоцентрический, базируется на феноменологическом методе исследования. Однако, если феноменология антропоцентрического ЭА базируется в основном на Гуссерле и отчасти на Канте, то феноменологический метод онтоцентрического АЭ в большей степени базируется на герменевтической феноменологии Хайдеггера (см. пункт 1.3.1. Феноменологический метод Хайдеггера). Следуя своей базовой установке видеть человека в качестве слуги бытия («не бытие для человека, а человек для бытия», «не жизнь для человека, а человек для жизни»), ОЭА соответствующим образом подходит и к практической работе с человеком. Для того, чтобы лучше проиллюстрировать данный момент мы можем воспользоваться метафорой окна, рассматривая в качестве окна самого человека. Чем шире раскрыто окно, тем больше света оно может пропустить, соответственно тем больше вещей (феноменов бытия) оно может высветить. То же самое мы можем говорить и о прозрачности его стекла. В этой связи, не случайно излюбленными терминами онтоцентрических экзистенциальных аналитиков являются такие слова как «свет», «открытость», «прозрачность». При работе с конкретным человеком основная задача ОЭА психотерапевта или педагога помочь человеку раскрыться, стать прозрачным по отношению к бытию. Когда ОЭ аналитик говорит о реализации возможностей человека, он говорит не о каких-то скрытых в самом человеке возможностях, а о нереализованных потенциях стать явленным самого бытия. Сходясь в центральном моменте – в перенесении точки отсчета с человека на бытие, представители онтоцентрического подхода заметно различаются в менее глубоких методологических основаниях. Подход каждого из них отличается своими характерными особенностями. Экзистенциально-инициальная психотерапия Дюркхайма близка к логотерапии Франкла в том, что оба подхода настаивают на необходимости настроенности на трансцендентный по отношению к человеку духовный аспект бытия, который находит свое выражение в ценностном отношении к действительности. Однако если для Франкла взаимодействие с этим аспектом проявляется, в основном, в смысловом измерении бытия, то Дюркхайм подходит к данному аспекту шире, для него духовный аспект или „надмирная жизнь“, это само бытие во всей его целостности. И хотя, подход Дюркхайма труднее операционализировать в психотерапевтическом смысле, нам он представляется более адекватным. В этой связи вспоминается, что один из самых близких учеников Франкла Альфрид Лэнгле, не удовлетворившись Франкловским мотивом поиска смысла существования, вводит еще три духовно-экзистенциальных мотива, начиная так же, как и Дюркхайм, со стремления человека „быть“ (мотив „Я есть“). Что же касается М.Босса, то ценностный аспект в его концепции выражен гораздо слабее, зато в его учении более четко артикулирована целостность человеческого существа (до разделения на душевную, духовную и телесные составляющие), а также неразрывное единство человека с другими людьми и с миром в целом. Специфика философских подходов обуславливает специфику методологических оснований практики. Если „здоровый“ человек Франкла находит конкретный единственно верный, уходящий своими корнями в трансцендентное по отношению к человеку ноологическое измерение бытия, смысл (на языке Босса это означает использование единственно верной в данной ситуации возможности), то для Дюркхайма речь идет не о смысле, а об особого рода состоянии, а именно о состоянии прозрачности по отношению к трансцендентному бытию, т.е. по отношению к своей сути. „Здоровый“ человек Дюркхайма прозрачен по отношению к своей сути и из своей сути. Таким образом, нахождение в правильном состоянии, т.е. в состоянии прозрачности, гарантирует правильность выбора в каждой конкретной ситуации. В случае же Босса „здоровый“ человек просто полностью открыт навстречу своему бытию для максимально полного использования своих возможностей. В этом смысле, не может быть более предпочтительной или менее предпочтительной возможности для реализации. Отметим, что с точки зрения психотерапевтического процесса такая позиция менее продуктивна, поскольку не дает ни терапевту, ни пациенту понимания, какая же из имеющихся возможностей более целесообразна, ведь рациональное решение проблемы, обусловленное миром Man, далеко не самый лучший вариант. Этот пункт Dasein анализа неоднократно подвергался критике со стороны Франкла. В этой связи Франкл любил приводить пример Сократа, который имел возможность стать гениальным преступником, однако сделал другой выбор. Справедливости ради, необходимо отметить, что сам Босс в этом пункте немного лукавит. Ведь уже у Хайдеггера, которого Босс практически без искажения транслирует в свою концепцию, звучит оппозиция подлинного бытия, связанного с самостью Selbst и неподлинного, связанного с безличным миром Man. Следовательно, речь идет о реализации не любой возможности, а реализации возможности, напрямую вытекающей из Selbst. В этом смысле Selbst Хайдеггера и Суть Дюркхайма весьма близки. Еще одним существенным на наш взгляд отличием в психотерапевтических походах является большая акцентированность в подходе Дюркхайма на работу с телесным аспектом человеческой экзистенции. Дюркхайм специально вводит для этой цели понятие Leib – «тело, которое есть я сам», тело как совокупность телесных, душевных и духовных элементов. Он разрабатывает специальную технику работы с телом, так им и названную Leibarbaiten. В отличие от Босса, провозглашающего «тотальный холизм», и тем не менее, продолжающего «по старинке» беседовать с лежащим на кушетке пациентом о его бытии в экзистенциале телесности, Дюркхайм непосредственно работает в этом экзистенциале, используя не только столь любимый возросшими на почве психоанализа психотерапевтами медиум «говорящего мира», но и широко задействуя другие не менее, а иногда и более эффективные медиумы. Таким образом, мы можем видеть, что онтоцентрические ЭА подходы гораздо в большей степени ориентированы на практику. В этих подходах по сравнению с АЭА подходами в большей степени выражен собственно терапевтический аспект. Не случайно клинические описания представителей данного подхода, это описания не столько процесса течения болезни, сколько процесса терапии, причем как правило с успешным для пациентов завершением этого процесса. В этом смысле мы можем говорить о, несомненно, большем терапевтическом потенциале онтоцентрических ЭА подходов по сравнению с антропоцентрическими ЭА подходами. Из перечисленных онтоцентрических ЭА подходов к психотерапевтической более перспективной нам представляется концепция К.Дюркхайма, вследствие того, что он охватывает более широкий спектр каналов взаимодействия между пациентом и терапевтом. Тем не менее, каждый из этих подходов обладает своими ярко выраженными достоинствами. Например, ЭА В.Франкла довольно легко операционализируется и довольно быстро дает положительные результаты. ЭА М.Босса в большей степени нацелен на целостное и гармоничное существование человека с другими людьми и с миром вообще, он более экологичен. Практика онтоцентрического ЭА не ограничивается только лишь психотерапией, отмечены удачные попытки применения онтоцентрического ЭА в таких сферах человеческой деятельности как педагогика, политика (Директор Dasein аналитического института в Цюрихе Жион Кондрау является одновременно видным швейцарским политиком, депутатом парламента), социология и экология. В рамках научных исследований онтоценрический ЭА открывает перспективу поиска новых методологических оснований науки. Идеи, обозначенные онтоцентрическими аналитиками, созвучны тому направлению в современной отечественной психологии, которое у нас принято называть гуманитарным, ориентированным в своей деятельности в первую очередь на методы гуманитарных наук, а не естественных, как это всего лишь пару десятилетий назад было повсеместно принято в СССР. В определенном смысле как приложение методологии ОАЭ к приумножению научного знания, мы можем рассматривать экологическую теорию восприятия Дж. Гибсона, испытавшему весьма заметное, если не сказать определяющее, влияние Босса и Хайдеггера.